Призрак автора - Страница 35

Не сходя с лестницы, я начал просматривать рукопись. Когда я повернулся, чтобы спуститься вниз, из пачки листов выпала фотография.

Я всегда представлял себе, что если вновь увижу ее, то узнаю сразу. Но все оказалось не так. Платье с присборенными плечами, похожими на крылья ангела, гордая посадку головы на лебединой шее, слегка приподнятый подбородок, взгляд чуть в сторону, темная копна волос, собранных на затылке — теперь-то я знал, что это называется шиньон, — все было как будто то же самое, и все-таки я чувствовал: что-то изменилось. Ну, разумеется, она выглядит по-другому, дошло наконец до меня, ведь я стал другим. Мне было десять лет, когда я впервые увидел ее. Тогда я и не догадывался ни о шиньонах, ни о тонкой кости, ни о классических пропорциях лица: в мосонской школе о таких материях не рассуждали. Точно так же мне совершенно не запомнилось, что на ней не было никаких украшений — ни колье, ни сережек. Разве что простая бархатная брошь, приколотая у выреза платья.

И конечно, в то время я еще не знал Алису. Эта женщина была совсем не похожа на Алису, созданную моим воображением; она была красива, но красота ее была, скорее, возвышенной, а не плотской. И все-таки она напоминала мне кого-то; кого я видел совсем недавно.

Фотография в голубом конверте. Если положить снимки рядом, можно было без труда увидеть черты фамильного сходства; видимо, с возрастом оно померкло, потому что мать мне помнилась уже совсем другой. И поскольку женщина на фотопортрете явно была не моей матерью, тогда кем она еще могла быть, если не Виолой в молодости?

Я перевернул снимок и на обороте увидел бледную надпись, сделанную карандашом:

...

«Зеленые рукава»

10 марта 1949 года

«Зеленые рукава»? Если дата означала день, когда был сделан снимок, тогда эта женщина точно не Виола. В любом случае я не мог и представить, чтобы это лицо способно было вселить ужас в кого-либо. Даже в мою мать. Все эти годы я думал, что она выпорола меня за фотографию. Хотя сама она так и не назвала причину своего гнева. И поскольку мать уже избавилась от «Хамелеона» (если только он не был спрятан где-нибудь в доме), я взял рукопись «Призрака» и пролистал ее более внимательно. Но между страниц больше ничего не было спрятано. Обыкновенная рукопись, чистая копия, без всяких исправлений и пометок.

«Одна сбылась». Я подошел к окну, сел на пол, привалившись спиной к стене, и разложил на коленях рукопись, от которой пыталась уберечь меня мать ценой своей жизни.

Призрак

Часть первая

Хотя Ашборн-Хаус стоял неподалеку от деревни Херст-Трин, окружающий его лес был таким густым, а деревья такими высокими, что Корделия часто воображала, будто обитает в волшебном лесном царстве. Еще ребенком, забираясь на свой любимый стульчик возле окна, она предавалась заветным мечтам, в которых видела себя Марианной, леди Шалотт или же другими печальными героинями рыцарских романов. Прекрасный принц пока не появлялся, возможно, из-за того, что на дороге стоял знак, запрещающий проезд в частные владения. На подступах к дому дорога переходила в узкую тропинку, утопающую в грязи. На самом деле тропинка была самым коротким путем через лес, но жители деревни редко ею пользовались, и не только из-за грязи. По местной легенде, как позже узнала Корделия, дом был не только несчастливым, но его посещал призрак женщины в черном, под черной вуалью; это был призрак ее родной бабушки, Имогены де Вере.

Ашборн-Хаус — высокий каменный дом-башня, был построен лет сто назад, и возводил его, как часто сетовала тетушка Уна, не иначе как любитель крутых лестниц. Дом стоял на склоне холма, и из окон верхних этажей открывался изумительный вид на окрестные луга и леса. Но фасадом он выходил на узкий двор, засыпанный гравием, а дальше начиналась дорога, по обе стороны которой тянулись деревья, казавшиеся выше, чем сам дом. К шестнадцати годам Корделия переместилась со своего привычного наблюдательного пункта на подоконник в гостиной второго этажа, где любила читать летними вечерами. Тетушка Уна не могла без содрогания смотреть на то, как она сидела у раскрытого окна и так близко к краю, что казалось, будто вот-вот свалится в пропасть. Но Корделия нисколько не боялась высоты.

Чего не могла сказать о призраках. Когда ей было лет семь или восемь, они с сестрой Беатрис с удовольствием играли в привидения. Выпросили у мисс Грин, экономки, старую простыню, заворачивались в нее, крались по мрачным коридорам, заглядывали в пустые комнаты, и ужас происходящего повергал их в неописуемый восторг. Это продолжалось до тех пор, пока однажды вечером Корделии не пришло в голову разыграть Беатрис, переодевшись призраком бабушки. Все, что осталось у нее в памяти о бабушке, которая умерла, когда Корделии не было и пяти, — это сухонькая фигурка, сидевшая у камина или маячившая в саду, да еще, пожалуй, вуаль на лице. Впрочем, упоминать о вуали было не принято. Как объяснила тетя Уна, бабушка всегда носила вуаль, потому что когда-то тяжело заболела и свет был вреден для ее кожи.

В комнате бабушки ничего не трогали со дня похорон. Дверь всегда была заперта. Но недавно Корделия обнаружила, что ключи от всех спален чередуются и всегда можно подобрать подходящий. И вот, убедившись, что отец надолго обосновался внизу в гостиной, она прокралась в бабушкину комнату, где сильно пахло камфорой, и начала открывать ящики и шкафы. В нижнем ящике бельевого комода она нашла аккуратно разложенную черную вуаль. Она достала ее и приложила прохладную материю к лицу, вдыхая аромат камфоры с примесью каких-то других лекарств и еле уловимым запахом духов. Она надела вуаль, которая оказалась такой длинной, что сзади волочилась по полу. Ткань была полупрозрачной, и сквозь нее можно было различать предметы, однако когда она посмотрела на себя в зеркало, то обнаружила, что лица ее практически не видно. Более того, казалось, что вуаль дышит.